В июле исполнится два года, как ушёл из жизни активный внештатный автор «Богородской газеты», известный богородский поэт Л.В. Милов.
В память о Леониде Васильевиче мы публикуем сегодня его воспоминания о службе в рядах Советской Армии в начале пятидесятых. Надеемся, они будут интересны и тем богородчанам, которые знали Л.В. Милова лично, и подрастающему поколению.
В армию я был призван из поселка Семеновка Приморского Края (ныне г. Арсеньев), куда был направлен (а вернее, сам напросился) после окончания Горьковского индустриального техникума. Поработать в должности помощника мастера пришлось только полтора месяца. И вот призыв. Меня и Семку Бабера определили в артиллерию, чему я был очень рад. И вот едем в часть – в Гродеково. В части, как положено, остригли, помыли, выдали обмундирование – и стали мы все одинаковые, как оловянные солдатики.
Поместили нас в казарме, и начался карантин, или курс молодого бойца.
Когда мы знакомились с расположением части, зашли в автопарк и обомлели: стройными рядами стояли легендарные «Катюши» – 25 машин БМ13 (боевая машина под калибр реактивного снаряда 132 мм). Мы все читали и видели в кинохронике, какой страх наводили они на врага, особенно когда применяли термитные снаряды, которые выжигали все вокруг.
«Катюша» представляла собой автомашину, на которой была смонтирована пусковая установка – длинные направляющие типа двутавровой балки. На верхней и нижней плоскости каждой имелись сквозные Т-образные пазы. На снаряде имелся Т-образный выступ, которым снаряд вводился в паз направляющей, при этом автоматическая защелка не позволяла снаряду сползти с неё. Контакты, которые имелись на направляющей и на снаряде, совпадали. И установка была готова к действию.
Из кабины при помощи штурвальщика, который вращал командир установки, посылался электроразряд поочередно на каждую направляющую, происходило воспламенение пороховой камеры, продукты горения вырывались из сопла, и снаряд, получив нужное направление, с воем мчался к цели.
Увешанные орденами и медалями сверхсрочники рассказывали нам о своих боевых делах и о курьезных случаях. У одного старшины все лицо было в темных точках. Оказалось, что когда он помещал снаряд на направляющую, та по неисправности электрочасти была под напряжением. PC (реактивный снаряд) ушел, а старшину пламенем отбросило, хорошо, что глаза не пострадали.
Был еще такой случай. После того, как установка была заряжена, весь экипаж спрятался в окоп. И вот залп. Все снаряды, кроме одного, ушли, а этот нехотя сполз с направляющей и упал перед кабиной. Все в страхе замерли – ведь если снаряд заденет что-нибудь, хоть ветку, взрывателем, быть беде. А снаряд поворочался, поворочался и замер – выгорел весь порох.
А мы, салаги, учили уставы, слушали политинформации, занимались уборкой территории, даже производили переконсервацию направляющих «Катюш». И вот – 6 января 1951 года: день принятия присяги. Объявляется общее построение. Звучит команда «Полк, смирно, равнение на знамя!». Отдается рапорт командиру полка: «Товарищ гвардии подполковник, семьдесят четвертый гвардейский минометный Бежицкий дважды Краснознаменный, орденов Суворова и Александра Невского полк построен для принятия присяги».
Перед строем полощется Красное знамя, на нем блестят четыре ордена.
Волнуясь, мы принимаем присягу и становимся полноправными солдатами.
После присяги многих из нас зачислили в школу сержантского состава, в том числе и меня, Семку Бабера и подружившегося со мной Илью Остапова, техника с авиационного завода из Семеновки.
Школа находилась в полукилометре от части. Она представляла из себя огромную казарму, в которой в три ряда тянулись во всю длину нары. В одном проходе стояла железная печь, в другом – спортивный конь и турник. Перед спальным помещением были расположены классы. Учили в школе трем специальностям – вычислитель, разведчик и огневик. Вычислитель, зная, где цель (по карте или визуально), должен подготовить данные для прицельной стрельбы. Разведчик должен видеть и цель, и результаты стрельбы, и выводить необходимые корректировки. Огневики изучали и установку, и снаряд, и все, что касалось ведения огня.
Отцы-командиры и свирепые сержанты взялись за наше обтесывание. Утром подъем, физзарядка, политинформация, поход в столовую, возвращение в школу. Затем строевая подготовка или изучение уставов и занятия по специальности. Если кто-то из взвода не совсем правильно заправил свою постель, то постели всего взвода оказывались развороченными, и вместо перекура приходилось вновь заправлять их и ровнять по шнуру.
Перед завтраком, обедом и ужином нужно было перепрыгнуть через коня и несколько раз подтянуться на турнике. Все, кроме Семки Бабера, с этим справлялись, а Семка застывал на середине коня, а на турнике болтался, как мешок, и всей школе приходилось ждать окончания его индивидуальной физподготовки. Тем более все были удивлены, когда Семка изъявил желание учиться на офицера. И ведь ушел!
Дисциплина была строгая. Если сержант заметил, что у бойца слабо затянут ремень, заставлял встать на цыпочки и сосчитать до десяти, а сам в это время затягивал ремень так, что потом и дышать было трудно. Ну а если подворотничок несвеж или пуговицы не блестят – тут и нотация, а возможно, и наряд вне очереди.
Церемонию раздевания и одевания доводили до автоматизма. Норматив 45 секунд. Был такой случай. Пришел на вечернюю поверку дежурный офицер. Старшина произвел перекличку. Сейчас последует команда «Отбой». Кто стоит во второй шеренге, потихоньку расстегивает пуговицы на гимнастерке, держится за ремень. И вот команда прозвучала. Пронесся вихрь, и все под одеялом. А ведь нужно снять гимнастерку, уложить ее аккуратно на табуретке, снять сапоги, обернуть портянки вокруг голенищ, наконец, снять брюки и тоже аккуратно свернуть их и уложить на табуретке.
Рассказывают такой случай, когда над одним бойцом или подшутили, или злы были на него, но поменяли местами брюки и гимнастерку, уложив ее сверху. При подъеме он схватил гимнастерку и рывком сунул ноги в рукава. Туда-то они влезли, а вот обратно...
А мы между тем лежим и слушаем, как дежурный офицер ходит по казарме и как говорит: «Старшина, сделайте подъем». Старшина орет «Школа, подъем». Опять вихрь в обратном порядке, и через 45 секунд все в строю. Дежурный офицер говорит: «Товарищи курсанты, я вас поднял из-за того, что курсант Ворожейкин не успел заправить обмундирование». И вновь отбой, и вновь подъем – Ворожейкин опять не уложился в норму. Звучит очередной «отбой», я мчусь, на ходу снимая гимнастерку, но впопыхах ухватил её вместе с нижней рубашкой. В результате ушли драгоценные секунды. И рукав моей гимнастерки уныло свис с табуретки. Слышу приближающиеся шаги, слышу голос «Курсант Милов, у вас не заправлена гимнастерка, встаньте и заправьте». Я, естественно, говорю: «Виноват, товарищ гвардии старший лейтенант». И тут ему или надоело в подъемы-отбои играть, или помогло то, что я входил в редколлегию школьной стенгазеты, а он был ее редактором, но нового подъема не последовало.
Каждый день из числа курсантов назначали дневального, в обязанности которого входило осуществление порядка, встреча начальства с отдачей рапорта, телефонная связь. Дневальный был экипирован по старинной артиллерийской традиции – при шпорах и с шашкой на боку.
Вооружены мы были карабинами, стрелять ходили на полигон, а на лыжные вылазки – в сопки. В самом Гродекове не было ни снежинки – все сдувало сильными ветрами.
Ходили в наряды, в том числе и на охрану артиллерийского склада, обнесенного колючей проволокой. Стоишь с автоматом ППШ и вспоминаешь пословицу, что часовой – это живой труп, завернутый в тулуп и выброшенный на мороз.
Вспоминается и рассказ «стариков», как загорелся склад с реактивными снарядами и они, извергая огонь, ползли во все стороны, а некоторые с бугорка даже взлетали и падали на поселок. Были они, конечно, без взрывателей.
Трижды в день школа ходила в полковую столовую – и непременно с песней.
Одна была «профессиональная»:
Эх, гвардия умеет бить
С воздуха и с суши.
Немцам долго не забыть
Голоса «Катюши».
Кормежка, кстати, была отвратительной. На первое – какая-то жидкость, в которой несмело плавали две картошинки и два-три мясных волоконца. На второе – ложка пюре из сушеного картофеля. На третье – чуть сладкий чай или такой же «сладкий» компот. Поэтому, проходя мимо хлебного ларька, просились у старшины выйти из строя, купить буханку хлеба на троих-четверых.
Строевая песня была как бы законом, традицией. Но и здесь однажды случилась осечка. После команды «запевай» запевала начал, но школа не подхватила: или с голоду не пелось, или на старшину обиделись.
Дошли до школы, но вместо команды «левое плечо вперед» последовала команда «прямо». Пошли прямо, потом обратно, потом снова и снова. Но так и не запели. Кончилось тем, что вышел кто-то из командования, старшину обругал, а нас распустил.
Теорию мы изучали в артклассе. Там был настольный полигончик, на котором по проволочкам перемещалась мина. Задача заключалась в том, чтоб эту мину навести на указанную цель. Мне это нравилось, задачи решались легко. Но оказалось, что во взводе разведки только у меня среднее образование, а остальные ребятишки имели кто семь, а кто и пять классов. И бывало так, что задачу решал только я один.
Вот так мы служили, набирались ума-разума, привыкали и к скудной еде, и к холодной шинели.
Но вот однажды меня вызвали в кабинет начальника школы. Там сидел полковник в красных погонах с проницательным взглядом (как потом оказалось, это был начальник разведки Армии).
Начались расспросы: откуда, как со здоровьем, как настроение и так далее.
Оказалось, вызывали не одного меня. На следующий день нас направили на медкомиссию. Кто-то в медкарточке прочитал: «Для прохождения службы в ВДВ». Комиссию прошли не все, но кто не прошел, не огорчился.
В школу мы вернулись печальные, все курсанты нам сочувствовали. Ночью мне снились кошмары. Вот я опускаюсь на парашюте вниз головой, ударяюсь о землю, отскакиваю, как мяч. Но прошла неделя, другая и постепенно все успокоились. Учеба шла своим чередом.
Наступил апрель, повеяло весной. До окончания школы оставался месяц. После обеда объ-явили, что школа завтра заступает в наряд. А тех, кто в наряд не попал, пригласили в арткласс, где нас поджидали господа-техники.
И вот нам вручают гвардейские значки и объявляют, что мы направляемся в распоряжение штаба Армии в город Спасск-Дальний, где формировалась отдельная разведывательная рота специального назначения. В её рядах я со своим другом Остаповым и с другими бывшими курсантами и продолжил свою дальнейшую, еще более интересную, службу.